Автор: Егор Ершов
Завершился не слишком долгий земной путь политика, писателя, философа и публициста Константина Крылова. Сколь значимым окажется его наследие в какой-либо сфере – покажет время.
Мне же представляется важным поговорить о его идейном пути.
Родился он в 1967 году: уже не классический бумер, заставший 1989-93 в довольно зрелом возрасте, но еще не классический иксер из “поколения Пепси” (оно же “потерянное поколение”). Так или иначе он был для своего возраста белой, т.е., простите, красной вороной.
Предоставим слово ему самому:
“…К тому времени я всё больше расходился даже с ближайшим окружением в оценках текущей ситуации… О психологическом состоянии “советского пока ещё народа” лучше не говорить. Человечков буквально крутило — они блукали в потьмах, как слепые, и выли, как бешеные. Немногие сохранившие остатки ума смотрели на взбесившихся с ужасом и омерзением. Это был прямой выплеск инферно — какое-то всеобщее оле-оле и гыр-гыр-гыр, помрачение последних остатков разума. В нормальных вроде бы людей легионами вселялись бесы, которые греготали и похабноглаголали какие-то непотребные кощуны. И среди них главным заклятьем было самое — “Ельцин-Ельцин-Ельцин!!!”
И бесы уссывались в аду, внимая тому, как призывают слепленного ими из какашек голема…
Я был уверен, что в них надо стрелять, пока они не разбегутся. Я надеялся на то, что у ГКЧП достанет мужества это сделать — начать стрелять. Потому что эти симпатичные люди убивали свою страну. В общем-то, даже не по злобе, а по глупости. Но от такой глупости можно вылечить только пулями…
В дальнейшем выяснилось, что среди этой толпы были практически все те люди, с которыми я сейчас нахожусь в деловых, дружеских, и всяких прочих отношениях (включая мою нынешнюю супругу), так что. И тем не менее, я до сих пор думаю, что несколько выстрелов могли изменить отечественную историю в лучшую сторону.”
Но несмотря на такие воззрения, помноженные на весь крутой философский бэкграунд и в целом не худшие стартовые условия, он так и не стал одной из звезд красно-коричневой публицистики лихих/святых 90-х.
Чтобы понять причины такой недооцененности, стоит прочесть его статью 1993 года “Россияне и русские”, которая, конечно, с высоты наших дней смотрится, мягко говоря странно, но тут все дело в стиле. Несмотря на всю свою карьеру литератора, по крайней мере в публицистике он всегда оставался человеком ratio, в чем очень похож на Шафаревича (данную статью, забаненную везде и всюду, даже приписывали последнему, а позднее Игорь Ростиславович стал одним из немногих представителей “русского направления” своего поколения, поддержавшим национал-демократический поворот Крылова).
Однако общественный запрос тогда был другой: люди хотели Мифа, коего советская власть их так упорно лишала. Миф мог быть каким угодно от ожидания конца света в ските или ашраме до баснословного обогащения через АО МММ, но без него тогда было не выехать. Вот и “патриотическая” среда не стала исключением.
Одних больше волновали ритуальная версия казни царской семьи и протоколы сионских мудрецов, других – смерть Сталина на Пурим и план Даллеса, и в любом случае Крылов был чужим на этом празднике жизни.
Были и иные причины, например, принятие зороастризма. Экзотические духовные искания в красно-коричневой среде вообще не приветствовались. Там предпочитали “народное” православие (не путать с “интеллигентским”), “высокоморальный” советский атеизм, изредка – нарождавшееся родноверие, представителям нацменьшинств дозволялись традиционные для них конфессии, а вот все остальное считалось угрозой национальной идентичности и маркером “демократов”.
К слову, зороастризм – не просто экзотика. Это немодная экзотика или экзотика среди экзотики, если угодно. Туда не идут, чтобы стать поближе к Западу, бросить пить или колоться, испытать новые ощущения или получить магическую поддержку. А вот если человек хочет быть Великим Русским Философом… В общем, я в свое время сострил на эту тему, схлопотав в ответ бан.
(При этом на тему своей веры Константин почти ничего не писал (лишь иногда огрызался при нападках), в какой-либо форме иранофилии замечен не был, а жена и дочери у него православные. Что, конечно, о многом говорит.)
Да и политическая позиция у него была для красно-коричневых не слишком характерной в силу опять-таки его крайнего рационализма. Грубо говоря, он был недостаточно за царя и в то же время недостаточно за Советы. Ильича и Джугашвили он никогда не жаловал, а предметом его ностальгии был брежневский Совок:
“Советская власть в свои последние десятилетия искренне стремилась быть хорошей властью.
Сейчас, из нашей ямы, «застойные» годы представляются чем-то идиллическим. Во-первых, это было уникальное время, когда власть, что называется, подобрела к своему народу и даже готова была идти ради него на значительные жертвы. В тридцатые годы большевики вывозили в Германию зерно, и это при массовом-то голоде. В семидесятые коммунисты покупали зерно на Западе, хлеб стоил копейки, а голода как такового не было вообще. Не было массовой преступности, старики не рылись в помойках, слово «бомж» было малораспространённым профессиональным термином, слово «безработица» относилось исключительно к западным реалиям, а мосты и дома строили с тройным-пятерным запасом прочности (я, например, живу в доме «второй категории», рассчитанном на тридцать лет — он стоит до сих пор, и, возможно, переживёт «элитки», возводимые по соседству). Короче говоря, о сытости и безопасности советского человека заботились всерьёз. Равно как и о его культурных потребностях: самые большие в мире тиражи классической литературы, опера-балет, неплохое советское кино и прочие радости жизни были ему обеспечены. Да, с фуа-гра, музыкой «Битлз» и порнографией была, как говорится, напряжёнка, отчего интеллигентная прослойка ныла и хотела на Запад. Но широкие массы были, в общем, довольны: их вполне устраивало то, что в холодильнике не пусто, есть что одеть, дети ходят в школу, а впереди — полновесная советская пенсия, на которую можно было жить.”
Опять же, нехарактерный для отечественных говорящих голов (хотя и наиболее логичный) вид советофилии.
Ну и, конечно, национальный вопрос. Как я уже писал, *”вся полемика “демократов” и “патриотов” в национальном вопросе чуть более, чем полностью сводилась к воспроизведению большевистских установок на несколько разный манер.
Если первые не придумали ничего умнее, чем переименовать ту часть новой исторической общности, коя оказалась в границах РСФСР, в “дорогих россиян” (впрочем, до поры до времени в целях развала Совдепии они дозированно использовали и русские национальные чувства) и забить на всех остальных, то вторые в пику “россиянству” и страху оппонентов перед словом “русский” додумались переименовать советский народ вне зависимости от страны проживания в… русский, не меняя при этом сути “моя родина – СССР” и совершая тем самым акт наглейшего этнополитического мародерства, дошедшего со временем до переименования соцлагеря в “русский мир“.”
Для Крылова же слово “русские” всегда было этнонимом, а не имперонимом или еще чем-то непонятным.
Между тем лихое/святое десятилетие подходило к концу. Потихоньку менялись и потребности общества, в сознании которого к рубежу веков вновь появился запрос на ratio. Заодно тогда появился Интернет, и Крылов, будучи не только гуманитарием, но и технарем, сделал на него ставку сразу же и сильно до того, как это стало мейнстримом. И более, чем преуспел, даже запилил альтернативную Вики.
Первая половина нулевых ознаменовалась следующим: русский национализм тогда явно проявил себя как нечто отдельное от “патриотовщины”.
Предпосылки к сему были вполне объективными: стало ясно, что беловежские границы и культурный ельцинизм – это надолго, зато миграция из южных республик превратилась из стихийного процесса, вызванного тем, что “начальство ушло”, а благодаря советским еще дотациям на Кавказе накопились солидные стартовые капиталы, в сознательную государственную политику.
На фоне общего ощущения “жить стало лучше, жить стало веселей” именно стремительно ухудшающаяся национально-миграционная ситуация явилась одним из главных раздражителей. А тут еще и просочилась инфа о западных антимигрантских партиях.
Так или иначе, бытие тогда определило сознание, и если на уровне практики фронтменом произошедших перемен стал Александр Белов, то на уровне теории – именно что Крылов (в итоге некоторая удаленность от земли сыграла с ним злую шутку, но об этом ниже).
Во второй половине нулевых К.А. занимался помимо прочего идеологической подготовкой соратников запрещенного нынче в РФ ДПНИ и с самого начала вошел в оргкомитет Русского Марша.
Параллельно, как видный интернет-деятель, Крылов получил своеобразное признание у младшего, “жжшного” поколения либералов. Типа, ну да, несет какие-то странные фошыстские вещи, но ведь как это у него получается! Как на сей счет шутил он сам, “«а вообще-то мне нравятся эти русские фашисты, в этой гопоте есть что-то привлекательно-трешевое, извращённо-интересное»”. Его могли сколь угодно ненавидеть, но как-никак статус одного из корифеев русского ЖЖ был неоспорим.
Изначально повестка русского национализма нулевых не была такой уж антисистемной. Ну то есть при всех заплачках про антирусскую власть когда речь доходила до вопросов более практического свойства вроде первого Майдана, тот же Крылов митинговал с лозунгами вроде “Нет оранжевым революциям!” Оно, впрочем, было объяснимо надеждами, мол, “будем в Думе заседать, как в Европах”.
Примерно к концу нулевых, однако, стало ясно: никакой Думы не будет, а будут лишь условная 282, ФСБ и центр “Э”. Что однозначно склоняло чашу весов в “оранжевую” сторону для всех достаточно умных людей, к коим Крылов, конечно, относился.
Разумеется, вся эта эволюция Константина была еще и движением от красного знамени к двуглавому орлу (а красному знамени он изначально относился примерно так:
“Красные знамена подхватили ровно так же, как защищающийся человек хватает кирпич или лом, не очень-то думая, что созданы они были совсем для других надобностей. Срочно нужны были какие-нибудь подходящие символы, а сочинять их “по всей науке” было некогда. Взяли то, что было – а то, что оно оказалось красного цвета, значит не больше, чем цвет кирпича, за который схватился избиваемый бедолага.”
Так, в 2010-м он пишет: “как выяснилось, «советчину» ТОЖЕ сохранили в арсенале – для отравления «интернационалкой» тех, кто иммунен к покаянству, толерации и прочей мерзотине. Сейчас она понадобилась”.
А в 2011 пишет знаменитую статью “17 слов”, где провозглашает слова Николая Второго из Манифеста 17 октября (“даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов”) программой-минимум, ссылаясь на то, что последний император был и последним легитимным правителем России.
Чуть позже он характеризует Николая Александровича так: “существует только одна историческая фигура, которая является полной и абсолютной противоположностью не то что какому-то «Сталину», а вообще всей советчине в целом. Это Государь Император Николай Второй, безупречный человек и великий политик, поднявший Россию и русский народ на небывалую высоту – и убитый именно за это.”
Касаемо же актуальной повестки… Думаю, общеизвестно: на рубеже нулевых и десятых КК становится одним из главных идеологов национал-демократии, выдавая нечто куда более удобоваримое, нежели Севастьянов с его слишком уж явными пережитками нацпатовщины или Широпаев с его чрезмерным, почти прохановского уровня мифологизмом (иных его “излишеств”, правда, К.А. в итоге фатально не хватило, но о том позже). Если вкратце, он просто предложил не изобретать велосипед и сделать, как в Восточной Европе, что по крайней мере на первый взгляд казалось мегаофигенной идеей.
Сие вызвало к нему особую ненависть патриотов государства советского, которых он хорошенько припечатал в своем труде “Старопатриотизм”: раз, два и троллил порой очень жестко:
Будучи, как я уже писал выше, преимущественно теоретиком, с годами Крылов постепенно все более пробует свои силы и в практике, выбирая, однако, то, что ему было более приятно. Начал он с правозащиты, организовав РОД.
Идея была очень даже актуальна: раз уж “обычная” правозащита защищает права всевозможных меньшинств и как-то не возражает против 282, мы сделаем альтернативную правозащиту, которая будет защищать русских, будь то правые политзэки, жертвы этнопреступности или кто-либо еще. Помню, сам сдавал им деньги на узников. Потом, правда, основной вектор их деятельности изменился, но это уж потом.
Но со временем правозащиты Константину показалось мало и он создал партию, известную как НДП. Некоторыми оно было воспринято как некоторый раскол внутри национального движения, поскольку по замыслу Белова, Басманова, Демушкина и т.д. все националисты должны были объединиться в запрещенное нынче в РФ ЭПО “Русские”, но я бы так не сказал.
Фишка старой НДП была именно в специфической нише, за которую с ней всерьез конкурировала лишь “Новая Сила” профессора Соловья, причем общая картина вырисовывалась явно в пользу НДП. Видите ли, Манежка стала апогеем антимиграционных настроений в российском обществе, заодно приобревших тогда явный антиимперский и антиконсервативный оттенок и захвативших помимо прочего часть “креаклов”, чуждых так называемой правой субкультуре и потому имевших с ЭПО “стилистические разногласия”. И если более поверхностным и пассивным людям подобного склада хватало Навального, то желавшие чего-то более продвинутого шли именно к Крылову.
Надо сказать, успехи КК не остались не замечены путинским режимом. В ходе кампании “Хватит кормить Кавказ” он произнес знаменитую фразу “Пора кончать с этой странной экономической моделью”. За которую огреб по той самой 282, пусть и избежав мест, не столь отдаленных.
Поучаствовав в Болотной и КСО и разделив с остальной оппозицией ее поражение, Крылов, однако, оставался в неплохой политической форме. Посты и статьи писались, НДП, насколько оно было возможным в условиях постболотного путинизма, развивалась, Русский Марш в 2012-13 годах достиг своего пика, благо откровенная вата тогда от него явно отмежевалась…
И тут наступил 2014 год.
Никто не требовал от него поведения в стиле Борового и Новодворской или, раз уж мы говорим о правом фланге, Широпаева и Мамонова. Поведи он себя как те же Белов и Демушкин, вопросов бы не было.
Но после некоторых колебаний К.А. поставил на крымнаш и “Новороссию” все и без утайки, употребив весь свой недюжинный талант на эту кровавую кремлевско-лубянскую авантюру, чем по крайней мере на какое-то время в той или иной степени запутал многих, иные из которых отправились умирать и убивать. После чего, несмотря на массовый исход соратников и сторонников, продолжавшийся весь год, он ничего не понял и ничему не научился, ну или по крайней мере сделал вид.
Вот его характерный пост, написанный в 2015-м:
“Чем сейчас отличается украинец от русского? В общем-то только одним – мнением о том, какой должна быть территория Украины… нужно считать украинцами абсолютно всех противников крымнаша и Новороссии. Ну вот так просто по факту. ЭТО УКРАИНЦЫ. Это уже другой народ, нерусский народ, русских ненавидящий (потому что эта ненависть и есть «украинское поле», есть та сила, которая соединяет украинцев в единую нацию). Ну а что они когда-то были русскими… во-первых, не были и не хотели ими быть. Они хотели быть кем-то другим – некоторые «россиянами», некоторые «арийцами», но не русскими, нет. А что некоторые считали себя русскими националистами – так это «люди себя искали». И вот нашли – они хохлы, и счастливы этим.”
При этом вопросы вроде “Был ли Краснов немцем?” или “Был ли Солженицын американцем?” он предпочитал тупо не замечать.
Как политик Крылов после 2014 года умер. Как блогер и публицист – существовал по инерции: порой получалось годно, но говорить о некоем моральном авторитете уже, конечно, не приходилось. Его возврата обратно к красному знамени подлинные носители оного, как всегда, не оценили, сколько бы с иными он ни заседал в “Комитете 25 января”.
По сути единственным шансом Константина со временем вновь заявить о себе всерьез был повторный дрейф в условно либеральную сторону по мере постепенного падения интереса к Украине и забвения известных событий. И кажется, до него оно таки дошло. По крайней мере во время прошлогодних московских протестов, когда диапазон позиций подавляющего большинства лугандонцев был где-то между громкими воплями “Работайте, братья!” и тихими умствованиями, мол, конечно, сами по себе протестующие не представляют из себя ничего ужасного, но уступки неизбежно приведут к чему-то вроде Августа или Майдана, он напомнил им пушкинские строки “и милость к падшим призывал”. Но в итоге сему не суждено было сбыться. И не потому, что в наших широтах появился институт репутации, а в силу безвременной кончины.
После всего вышесказанного остается ответить на два вопроса: 1) почему в 2014 Крылов поступил так, как поступил? 2) кем был новопреставленный лично для меня и чем его наследие может быть полезно или вредно другим.
1) Не будем слишком много говорить на тему пряника и кнута, хотя угроза последнего, судя по судьбе того же Белова, отнюдь не была иллюзорной, да и про новую крутую оргтехнику злые языки много говорили.
Поговорим об аспектах чисто идейных.
С чего Крылов начинал, мы увидели.
Собственно, если б он с тех пор вообще не изменился, вопросов бы не было от слова “совсем”, как не было их к какому-нибудь Квачкову или Штильмарку. Но насколько последовательно он изменился?
Можно сколько угодно произносить слова, мол, власть у нас антирусская и неосоветская, Советский Союз – не Россия и т.д. Однако они не должны быть просто декларациями и подтвердить их нужно как минимум должными оценками знаковых событий прошлого. И, конечно, чуть ли не самым главным лакмусом тут выступает советско-германская война, на которой все эти рассуждения слишком часто и заканчиваются.
Крылов же явно не смог перешагнуть через данный порог. Вот что он в 2013 году ответил на вопрос, почему молодые националисты не любят девятомай и предпочитают Власова, Краснова и т.д.: “по-человечески понятно (более того, я не очень понимаю людей, которым это непонятно), но, в общем-то, является типичной возрастной аберрацией.” После такого понятно: до настоящей Белой идеи он в своем движении от красного знамени к двуглавому орлу так и не дошел, потому и смог повернуть обратно. В отличие от Широпаева, сжегшего с советчиной все мосты.
Был и другой момент. Как я уже писал выше, одним из важнейших факторов формирования русского национализма нулевых и начала десятых стало понимание: беловежские границы – это надолго и надо решать проблемы в тех границах РФ, которые есть. Но в 2014 году сия аксиома была поставлена под сомнение самой жизнью. Как относился КК до того рокового года к самим беловежским границам и возможности их изменения?
“”Беловежье” стало невероятным, чудовищным геополитическим преступлением, по сравнению с которым меркнут абсолютно любые примеры национального предательства, известные в человеческой истории… заключение похабнейшего (куда там Брестскому миру) “большого договора” с т. н. “украиной” было актом национального предательства, сравнимого с “беловежьем” если не по масштабу, то по стилю уж точно.” – писал он в 2006-м.
А вот 2012-й:
“Границы России, как и границы любого другого государства – тема обсуждаемая, и многое здесь зависит от обстоятельств. Например, я могу с уверенностью сказать, что Москва – это пока ещё Россия… А вот насчёт Минска – это зависит от обстоятельств… То же самое касается и Крыма… В целом же я считал бы желательным вариантом сохранение России в её нынешних границах, с неизбежной потерей трёх наиболее опасных кавказских республик, в которых уже не осталось русских, но с возможностью ирреденты (за счёт востока Украины и Белоруссии).”
[Редакция не разделяет и осуждает идеи отделения части республик Северного Кавказа, и напоминает, что пропаганда таковых нарушает Уголовный кодекс РФ. Эта, как и другие приведённые цитаты Крылова, опубликованы с целью демонстрации идейной эволюции главного идеолога современной национал-демократии в РФ, и не несут в данном контексте характер пропаганды – ред.]
Комментарии тут излишни. Были предпосылочки, были.
Наконец, Крылов был скорее теоретиком, чем практиком, да и практику предпочитал не самую близкую к земле. Посему он в отличие от “людей дела” вроде тех же Белова-Басманова-Демушкина не улавливал иных сигналов снизу и там, где последние руководствовались личными наблюдениями за жизнью Незалежной или тем, что рассказывал низовой актив, КК предпочитал цитату из Меньшикова.
Теперь уже можно четко проговорить: тот самый рост русского национального самосознания, который наблюдался в нулевых и начале десятых, в огромной степени был ростом именно великорусского национального самосознания. В самом деле, выросли целые поколения, для которых Украина и Беларусь – другие страны, а что у кого-то там родня… Нынче родней в Германии или Израиле тоже никого не удивить. Ну и – успех украинского нацбилдинга К.А., похоже, недооценил.
Наконец, пресловутое РЛО (“русских людей обижают”) превратилось у Крылова практически в рефлекс, а орали тогда о том, как русских на юго-востоке Украины обижают очень хорошо.
В общем, все было куда ожидаемей, чем некоторым кажется. Sad but true.
2) Так или иначе в начале 2010-х Крылов очень повлиял на мое политическое становление. Именно в его лице (не только в его, но К.А. был чуть ли не самым ярким в национал-демократическом направлении) я увидел нечто альтернативное “дедам, воевавшим вместе” и прочей “России для всех”, но без капусты в бороде, поклонения кому-либо из двух известных усатиков, веры в рептилоидов и стремления все запретить. Несколько раз нам довелось общаться лично и беседы с ним были весьма интересны.
Увы, в 2014 году наши дороги все-таки разошлись. Нет, порой я даже его почитывал и пока дело не касалось Украины, он нередко продолжал писать годно. Но, конечно, никаким авторитетом для меня уже не был.
Касаемо же полезности и вредности наследия К.А. для других… Крылов очень полезен в том, в чем он не противоречит Белой идее и вреден в том, в чем противоречит, как бы банально сие ни звучало. Конец нулевых-начало десятых – лучший его период.
